День выдался куда более тяжелым, чем это можно было бы предполагать. Но если для благородных и титулованных особ вечер был предвестником отдыха, то для прислуги вечер и не думал заканчиваться. Фрейлины, камеристки, служанки и пажи теперь, вечером, когда никто из господ не мог их видеть, бегали из комнаты в комнату, заканчивая работу, которую не успели закончить до приезда двора. Мелкие картины на стены, гобелены, начищенное стекло и статуэтки: будто волшебным образом это появилось там, где до этого не стояло.
  Королевская фрейлина хоть официально и не была причислена к простой прислуге, спать пока тоже не собиралась, оставалась еще пара дел, которые нужно было решить до восхода солнца. Все эти дни Ее Величество не предпринимала выездов за пределы дворца, но не стоит утверждать, что она не решит прогуляться завтра, и к этому моменты лошади должна были быть готовы. Откровенно говоря, фрейлина должна было проверить королевских лошадей еще несколько дней назад, сразу, но так этого и не сделала, убеждая себя в том, что конюхи в этом королевстве  всегда были ответственными и умелыми работниками.
    – Мне не нужно туда идти… – успокаивала себя взволнованная одной лишь обязанностью проконтролировать устройство королевской лошади Адель, но это откровенно скверно получалось. От одной только мысли, что ей нужно будет поговорить с господином Мартином, заставляла бледнеть и закрывать лицо ладонями. Все эти два года она не переставала думать о храбром юноше, который спас ее, не щадя самого себя, от такого ужаса, о котором девушка даже вспоминать не хотела. Одному небу известно, что могло бы произойти, не появись он там, такой сильный и храбрый. А она… а она просто сбежала через несколько дней. Да, это был приказ, да, она входила в свиту отъезжающей тогда королевы Генриетты, но самой Адель казалось, что она сбежала, бросив раненного, бессознательного Мартина. Воспоминание о том, как она в сожалении рыдала, сидя на коленях у его кровати, убирая тонкими пальцами его длинными волосы с болезненно-бледного лба, под гнетом не проходящего чувства вины отошли на второй план. Она помнила, как предала его, как бросила, ничего не объяснив, не вспоминая о том, как роняя слезы  на его щеки, целовала раненного мужчину в лоб перед отъездом.
  Сейчас, когда оттягивать еще дольше визит на конюшню оставалось невозможным, Адель растерянная стояла перед зеркалом в своей спальне, и смотрела на побледневшую себя. Волосы, не смотря на три раза собранные в прическу, за вечер прядями снова опали на плечи, голова от шпилек была тяжелой, и девушка неловким движением, нарочито медленно принялась вытаскивать из прически шпильки по одной. Тяжелые волосы падали на спину, а она становилась все бледнее, и пальцы дрожали все сильнее, пока яркая и спасительная в своей простоте мысль не озарила сознание: – сейчас ведь уже поздно… может быть, господин Мартин устал и уже лег спать? Ведь это тяжелая работа… Действительно тяжелая, – мысль показалась спасительной и настолько логичной, что Адель даже немного успокоилась. Дышать стало не так трудно, и медленно вытаскивать шпильки уже было не нужно, потому верхние пряди так и остались скрученными на затылке, когда все остальные спустились ниже пояса. Пощипав  себя за щечки, чтобы не быть такой бледной, Адель набросила на узенькие плечи поверх обычного, скромного темно-синего платья теплую белоснежную шаль с длинными кистями.
  Вечер уже давно-давно перестал быть теплым, окрашенным приятными красками карамели и запахом дикого меда. Густые сумерки упали на узкие дорожки сразу же, будто кто-то шкодливый на небе из кадки вылил черную краску на землю, а потом неосторожно разбросал шелковые нити лунных лучей, чтобы ночные гости путались в них, зачарованные, и оставались хоть на минутку дольше, любуясь невероятной красотой.
Но Адель, взволнованная встречей, которой еще могло бы и не быть, не замечала ни ясного неба, ни тонких паутинок лунных лучей, пробивающихся сквозь листья деревьев. Было темно, но на территории замка бояться было нечего, и некого, да и за два года Адель перестала бояться каждой тени.
Путь до конюшен был близок, но девушка шла медленно, закусывая губы и сильнее запахиваясь в уютную шаль, когда заметила свет, льющийся из распахнутых дверей конюшни. Адель остановилась, задохнувшись.
– Ой, боже мой, ну прекрати… – чуть не плача убеждала она сама себя сделать эти несколько шагов, но ноги дрожали, а волнение так кружило голову, что становилось дурно. Тяжело вдохнув выдохнув, она мотнула головой, еще сильнее разбросав длинные пряди по узкой спину и, разозлившись сама на себя, вдруг подхватила юбки и эти несколько метров пробежала по дорожке, резко завернув за дверь конюшни.
– Ой! – вскрикнула девушка, столкнувшись нос к носу с человеком, который стоял за этой дверью, длинные прядки концами коснулись его плеч и опали на грудь фрейлины, когда она, испугавшись, отпрянула назад. В неясном, чуть мерцающем свете, льющимся от желтого фонаря, что висел над входом, она мгновенно, тут же узнала человека, встречи с которым так отчаянно боялась все это время. Он так резко, так быстро оказался рядом, что казалось, это он на нее налетел, а не она на него. Кровь загрохотала в висках чуть ли не до боли, дышать стало трудно-трудно, девушка прислонила ладонь к груди, зажатой в жестком корсете, неверяще посмотрев на мужчину.
– Господин Мартин… – проговорила она, прерывисто и часто-часто дыша, – вы тут… вы… – воспоминания волной нахлынули на такую обычно сдержанную девушка, она растерялась и ничего не смогла более сказать, только оглянулась по сторонам, не то боясь, что кто-то заметит эту минуту слабости, не то ища дорожку, по которой можно было бы сбежать. Но все дорожки предательски утонули в ночном мраке, и остался только этот почти ненастоящий свет фонаря и Мартин, в этом свете казавшийся тоже почти ненастоящим. Она запомнила его бледным, с искаженным болью лицом и прилипшими ко лбу волосами. А сейчас перед ней стоял такой высоченный, такой большой, такой… – боже мой, вы живы, – выдохнула, наконец она  и даже подалась вперед, позабыв о шали протянув руки, чтобы обнять его от радости, но сдержанность так не вовремя вернулась. Шаль скользнула по руками и упала к ногам на дорожку, Адель мотнула головой осознав, какую глупость сказала: конечно он был жив. – Я… я так рада вас видеть, господин Мартин, – искренне улыбнулась она ему и потупилась, прикрыв глаза, будто испугавшись, что он может быть не так рад, как она. Будто испугавшись, что он сейчас станет серьезным-серьезным и прогонит. Она боялась этого… тогда боялась, что он уйдет, оставив ее. Тогда боялась, когда сама ушла, что он не простит ее. Боялась и сейчас… до дрожи в круглых ладошках и острых плечах.

Все-все-все слова, которые они придумывала, запоминала и заставляла себя знать все эти несколько лет, все те слова, которые она хотела ему сказать тогда, когда он был очень и очень далеко, мгновенно поддались легкому ветерку, играющему с ее распущенными прядями, и рассыпались на растерянный взгляд, на смущенный румянец, на это неожиданное неумение что-нибудь сказать и мягкую-мягкую улыбку. Девушка просто смотрела на него, смотрела на каждую прядь, падающую на лоб, каждую  складочку рубахи, он будто бы и не изменился, только был живой-живой, и был в этом такой восторг, что даже дышать становилось трудно. Адель хотела улыбнуться широко и искренне, но воспитанная сдержанность не позволяла, потому что лишь тепло смотрела на него.
   – Как же это хорошо, – говорила она сама себе, отвлекаясь от смущающих мыслей, – как же это хорошо, что он жив и здоров. Как же хорошо, что он… говорит, – подумала фрейлина, залившись краской смущения: как тяжело бы ей было начать первой этот давно-давно выдуманный разговор. Но Мартин всегда был смел и бросался в бой первым, вот и сейчас он был первым, и Адель была ему за это благодарна.
– Да, – охотно проговорила, коротко улыбнувшись, – мы приехали несколько дней назад в составе двора Ее Величества, – она даже посмотрела в сторону дороги,  по которой приехали, тактично сделав вид, что ничего не листка, который мужчина поспешно убрал во внутренний карман. – Я хотела прийти к вам раньше, но… простите мне эту мою слабость… – начала, было, говорить Адель, но тут же замолчала, стоило Мартину закончить свою фразу. Неприкрытая обида и даже почти усмешка прозвучали в его голосе, полоснув заостренным клинком так и не ослабевшего чувства вины. Он будто ударил ее этим «не со мной же поболтать», этим тоном, и фрейлина даже отстранилась на секунду, отошла на полшага из под света фоноря и от него, в первую четверть минуты не найдя, что сказать. Конечно. Конечно, так. Она пришла сюда, чтобы распорядиться о лошадях, чтобы проверить, как их устроили, и все, и больше ничего. Но разве это не было ложью? Адель, не привыкшая лгать кому бы то ни было, беззастенчиво лгала себе: все эти дни она искала встречи с ним, боялась ее, но отчаянно ждала, чтобы, наконец, уже все-все понять. И осознание это теперь  слишком резко обрушилось на голову.
    – Какая же я глупая, – подавив желание в обиде закусить губу, подумала Адель, отводя в сторону ставший растерянным взгляд. – О чем я только думала, и зачем?
– Да… – через несколько секунд молчаливой борьбы с собой и своими ожиданиями, проговорила она, подобравшись, вытянувшись в струнку, став строгой-строгой, отстраненно-холодной и безлично-вежливой. Темные глаза тут же приняли обычное выражение, запрятав обиду далеко-далеко. Захотелось сбежать от него, чтобы больше не слышать этого почти насмешливого «не со мной же поболтать».
   – С тобой… Какой же вы дурак, господин Мартин, – подумала она, бросив взгляд на протянутую им шаль, удачно спрятав все чувства: ему они были, кажется, неинтересны.
– Благодарю вас… – тихо проговорила девушка, принимая из его рук красивую шаль с длинными кистями, но не смея более ее набросить на плечи, хоть они и дрожали, не то от вечерней прохлады, не то от обиды. – Благодарю вас. Я всего лишь хотела проверить, как устроены лошади Ее Величества, – девушка говорила спокойно и размеренно, как учили, но это «всего лишь» она проговорила поспешно, будто и желая и не желая его произнести. Он был прав, она пришла всего лишь по делу. Бросив на Мартина еще один взгляд, Адель присела в реверансе, а потом развернулась, и даже сделала несколько шагов по дорожке в темноту, когда в голову пришло просто осознание того, что если она сейчас уйдет, это, возможно, будет конец. А ведь она ждала это два года. Два долгих года она воображала их встречу, чтобы потом просто уйти? Природное упрямство будто ударило в голову, девушка закусила губы, на мгновение зажмурившись, дала себе ровно две секунды на размышление: невозможно все закончить глупыми детскими обидами и недосказанностью. Развернувшись на низких каблучках, девушка стремительно сделал несколько шагов вперед, почти бегом и, не рассчитав расстояние, остановилась  совсем рядышком, чуть не касаясь виском его подбородка.
– Простите мне мою горячность, – быстро заговорила Адель – эти несколько шагов были для нее верхом несдержанности и той самой горячности, которую она просила извинить, – но это все неправильно, – почти по-детски поджала она губы и стала еще больше походить на ту девочку, какой была несколько лет назад. – Но я не могу оставить это так… Прошу меня простить, господин Мартин… – подняла она взгляд, скользнув по его скуле и ресницам, – но, я хочу вас просить выслушать… меня… выслушать… – к концу фразы смелость фрейлины начала испаряться, голос задрожал, а пальцы нервно затеребили кисть вязаной шали.